Наблюдение за наблюдателем, или архитектура Советского Казахстана глазами юного современника.
Доклад на конференции в Астане в августе 2017 года.
Сделаем попытку реконструировать восприятие архитектуры Алма-Аты эпохи «развитого социализма» студентом-архитектором семидесятых годов прошлого века. Отношение и оценка художественных и прочих достоинств архитектурных объектов, знаковых и просто рядовых зданий, с течением времени претерпевают изменения (исключая, конечно, те из памятников, которые, по прошествии многих лет и десятилетий, заняли своё постоянное место в иерархии классических объектов культурного наследия). Тому есть много причин, как субъективных, зрительских, зависящих от настроений, потребностей, чаяний, состояния умов в обществе. Так и объективных - возрастных изменений собственно зданий, которые могут иметь как отрицательные, так и положительные последствия.
Для того, чтобы описать те впечатления, которые производила на умы молодых архитекторов «современная советская архитектура», а именно так тогда было принято называть то, что сегодня называется архитектурой советского модернизма (слово «модернизм» в описываемый период времени имело исключительно негативную коннотацию – наш учебник по современному западному искусству, книга Олега Лармина, так и назывался - «Модернизм против человека и человечности»), нужно вспомнить состояние умов тогдашних молодых людей из интеллигентной среды.
Попробую описать, что представляла собой ментальность тогдашнего советского студента-архитектора последнего года обучения. На мой взгляд, лучше всего для описания этого феномена подходит лермонтовская фраза «…богаты мы, едва из колыбели, ошибками отцов и поздним их умом…». Мы были поколением постшестидесятников. Родительские иллюзии оттепели развеялись. Атмосфера в стране была унылой. Культурной нормой было двоемыслие и фига в кармане. Не иметь фиги было признаком недоумия, достать и показать её – отчаянной храбрости и бесшабашности, имеющими возможные серьёзные неприятности в перспективе. Человек, который часто демонстрировал свою фигу, и ему за это ничего не было, приобретал репутацию провокатора и стукача.
Однако, не смотря на декларируемый скепсис, представления о мире, как в искусстве, так и в истории и политике, были достаточно незамысловаты и, отчасти наивны. Так, существовала иллюзия о возможности реформирования существующего порядка, вера в «социализм с человеческим лицом». Ленин продолжал оставаться положительным историческим персонажем. Радикальным лозунгом, наряду с сахаровской «теорией конвергенции», было «возвращение к ленинским нормам», при всём скептицизме, царящем тогда, в нём не было цинизма (циники, конечно были, но они становились карьерными комсомольцами, и выпадали из профессионального сообщества). И «современеная советская архитектура» студентами изучалась и исследовалась пристально и пристрастно, через призму скептицизма, который создавал иллюзию объективности. Мир тогдашних представлений был чёрно-белым. Конструктивизм-функционализм – хорошо.
Классицизм-соцреализм – плохо. Оценочный эталон пребывал за границей – в начале семидесятых была переведена и опубликована замечательная «История современной архитектуры» Юргена Ёдике. В библиотеку СА поступала современная западная периодика. Благодаря доступной литературе, ну ещё кино, (с другими впечатлениями из под железного занавеса было туго) в головах сложилась простая и непротиворечивая картина архитектурного мира, (сомнения, вызванные появлением «гадкого утёнка» постмодернизма появились позже). В этой картине был очень стройный иконостас классиков и обширный перечень последователей, среди последователей наблюдались национальные различия… финская архитектура, японская, американская. И всё вместе это было великой СОВРЕМЕННОЙ АРХИТЕКТУРОЙ, с которой мы сравнивали то, что имели на Родине.
2 Впервые я попал в Алма-Ату 39 лет назад, в июле 1978 года, при следующих обстоятельствах. Во Фрунзе - столице Киргизской ССР собирались построить новое здание Дома Правительства. Наш учитель, тогда зав. Кафедрой Градостроительства МАРХИ Н.Н. Уллас, являясь консультантом Генерального плана города, был категорически не согласен с предполагаемым местом размещения планируемого объекта. Мы – полтора десятка студентов, под командой замечательных преподавателей, легендарных – Бориса Ерёмина, Александра Квасова и, ассистировавшего им, тогда доцента, Николая Волкова, были десантированы в город для выполнения проекта альтернативного предложения размещения здания.
Мы торчали в этом прекрасном городе больше месяца, - работа в местном институте Генерального плана засчитывалась нам в качестве производственной практики. Каждые субботы и воскресенья мы, не теряя времени, использовали для изучения доступных нам столиц других среднеазиатских республик.
3 Попробую описать, что представляла собой ментальность тогдашнего советского студента-архитектора последнего года обучения.
На мой взгляд, лучше всего для описания этого феномена подходит лермонтовская фраза «…богаты мы, едва из колыбели, ошибками отцов и поздним их умом…».
Мы были поколением постшестидесятников. Родительские иллюзии оттепели развеялись. Атмосфера в стране была унылой. Культурной нормой было двоемыслие и фига в кармане. Не иметь фиги было признаком недоумия, достать и показать её – отчаянной храбрости и бесшабашности, имеющими возможные серьёзные неприятности в перспективе.
Человек, который часто демонстрировал свою фигу, и ему за это ничего небыло, приобретал репутацию провокатора и стукача.
Однако, не смотря на декларируемый скепсис, представления о мире, как в искусстве, так и в истории и политике, были достаточно незамысловаты и, отчасти наивны. Так, существовала иллюзия о возможности реформирования существующего порядка, вера в «социализм с человеческим лицом». Ленин продолжал оставаться положительным историческим персонажем. Радикальным лозунгом, наряду с сахаровской «теорией конвергенции», было «возвращение к ленинским нормам».
В 1973 году была переведена и издана в СССР книга Юргена Ёдике, История современной архитектуры, которая начиналась модерном (югендстилем, ар-нуво, или сецессионом), и заканчивалась Постмодернизмом. От Макинтоша и Уильяма Морриса до Вентури и Рауха.
В библиотеку Союза Архитекторов приходила иностранная архитектурная периодика (немецкий Баувельт, английский Архитекчел Ревю, француский Д,Ажюрдюи, АУ из Японии, Домус… и пр.) Журналы, кино, выставки, формировали наши представления об актуальной мировой архитектуре. Архитектурный мир имел непротиворечивую ясную картину. Существовал простой иконостас классиков. Были некоторые региональные отличия, устойчивые понятия – финская архитектура, японская, американская… из отечественного наследия безусловным считался советский авангард. Он соответствовал лучшим мировым образцам и был абсолютным эталоном.
4 Ранним утром, на рассвете одной из таких суббот, мы, с моим другом и однокурсником, ныне доктором архитектуры, профессором Алексеем Валентиновичем Крашенинниковым, высадились из рейсового автобуса около Алма-Атинского рынка – как раз к его открытию. Позавтракали огромной дыней.
Алма-Ата, в отличие от тогдашнего Фрунзе, был городом формирующим содержание нашего учебного курса истории Современной Советской архитектуры.
Именно так – Современная Советская архитектура - слово «модернизм» имело в описываемое время исключительно негативную коннотацию и могло быть использовано, только для описания современного западного искусства, в словесной конструкции типа «…модернизм против человека и человечности…» (так, называлась книга Олега Лармина, в которой описывалось всё то, что возникло в современном западном искусстве после импрессионизма) – хуже по смыслу был только «фашизм».
5 В Алма-Ате находились по крайней мере две иконы Архитектуры совмода – Дворец Ленина (Дворец Республики) и гостиница Казахстан.
Их то мы и пошли смотреть в первую очередь.
Дворец Ленина и Гостиница ослепительно сверкали в лучах жаркого южного солнца своими невероятными золотыми кровлями и белоснежными, мраморными, очень проработаными и пластичными стенами. Они напоминали сказочных китайских драконов. От них исходил жар. Здания подавляли имперской мощью с восточным привкусом и роскошью. «Ленин» и «Казахстан» в этих воплощениях были чем то сверхчеловеческим, волшебным, божественным и совершенно непостижимым, - мы не то что не пытались, и мысли такой даже не возникло – попасть во
внутрь. Это были совершенно культовые сооружения.
6 При этом, о принадлежности к определённому культу, как мне тогда показалось, свидетельствовали некоторые внешние признаки, содержащиеся в пластических формах. Как о принадлежности к христианскому культу, у церквей сообщают купола и апсиды.
7 В случае Дворца и Гостиницы в памяти всплывали московские примеры – здания Президиума АН кинотеатра Россия и монреальского павильона 67 года. То же золото и форма наверший.
10 Монреальский павильон 67 года.
9 Надо заметить, что в реконструкции, превратившей Дворец Ленина в Дворец Республики очень точно найден пластический язык, купировавший некоторый космополитизм советского сооружения.
Мы любовались величественной картиной, щурясь от нестерпимой яркости и изнывая от зноя с риском получить солнечный или тепловой удар. Вокруг было огромное небо, солнце, и два сверкающих монстра.
10 Следующим объектом был парк 28 Панфиловцев. Собственно в Парк я хотел попасть для того, что бы увидеть знаменитый Вознесенский собор, инженера Андрея Павловича Зенкова, описаный Юрием Домбровским в Хранителе древностей, одном из великих романов, оказавшем огромное влияние на наше мировоззрение. Кстати, именно в мае того, 1978 года Домбровский был убит в Москве.
11 В Парке, на одной оси с Монументом героям, мы обнаружили другое знаковое сооружение – Дом офицеров. Тоже очень характерное здание, несмотря на функционализм содержания, имеющее совершенно культовый облик.
12 Здание Дома офицеров, теперь Дома Армии, каке и два предыдущих, не располагалло к посещению. Само наличие гигантской арки казалось недружественным приглашением проходить и не задерживаться.
13 Несколько иным, не таким пафосным, хотя и не менее неприветливым, был брутальный объём Дома Политпросвещения.
«В пустыне жаркой и сухой,
По почве солнцем раскаленной…»
Хотелось тени или прохлады.
14 И в какой-то момент мы, наконец, набрели на здание художественного музея. Государственный музей искусств имени А.Кастеева являл собой полную противоположность тому, что мы видели до сих пор. Это было приветливое, нормального, человеческого масштаба, современное здание. В нём тоже присутствовали все необходимые родовые признаки культурного (во всех отношениях) объекта.
15 Музей, к счастью в эти часы был открыт, мы вошли. Внутри, как и должно быть в музее, было свежо и прохладно. Никогда, ни до, ни после, я не получал такого удовольствия от посещения музеев. Это был целый комплекс ощущений, от простого, физиологического удовольствия в прохладе, до наслаждения от погружения в дружелюбную и знакомую культурную среду.
16 Музей вызывал в памяти вильнюсский центр современного искусства, в кафе которого тоже всегда было приятно находиться.
17 Уже под вечер этого длинного дня, почти сорок лет назад, мы добрались до горного катка Медео.
Это общественное, спортивное сооружение замечательным образом интегрированное в роскошную природную среду тоже было исполнено дружелюбия и приветливости. Дом без фасадов, главным событием в котором являются функция и окружение.
18-19 Где бы вы не находились, рядом, внутри стадиона, вы постоянно видите, вершины покрытых лесом гор на фоне неба, ощущаете высоту, на которой находитесь…
20 В 1975-79 годах, как раз в это самое время, В.Паперный писал свою Культуру Два.
Мы прочли эту книгу только в конце 90-х, но находились в том же общественно-политическом контексте, что и автор, и дышали тем же, что и он удушливым воздухом конца советской эпохи.
Паперный написал в предисловии к русскому изданию - «… где-то к середине текста, сравнивая архивные стенограммы 40-х годов с тем, что писалось в газетах в 70-е, я с некоторым ужасом обнаружил, что история повторяется, что наступает культура 2, и решил, что пора уезжать.»
Итак, для того, что бы решить, что пора уезжать, необходимо было иметь некотрые серьёзные основания.
Мы же учились быть архитекторами, и старались использовать для этой цели все доступные возможности. В частности, мы пристально и пристрастно изучали всё то, что было нам доступно в современной отечественной архитектурной практике. Мы были вооружены некоторыми, почерпнутыми, в том числе из недавней отечественной истории и иностранных источников, знаниями, которые определяли наши простые и наивные оценочные критерии.
Ленин – хорошо, Сталин – плохо. Конструктивизм-функционализм – хорошо, Историзм-классицизм – плохо. Хрущёв – хорошо, Брежнев – плохо.
Я вспомнил книгу Паперного потому, что Алма-Ата во второй половине 70-х, являла собой прекрасный пример одновременного существования горизонтального и вертикального, имперского и социального, но, боюсь, что в этом месте рассуждений во мне окончательно умирает студент-архитектор 70-х и просыпается архитектор-практик первой половины XXI века.
Для того, чтобы описать те впечатления, которые производила на умы молодых архитекторов «современная советская архитектура», а именно так тогда было принято называть то, что сегодня называется архитектурой советского модернизма (слово «модернизм» в описываемый период времени имело исключительно негативную коннотацию – наш учебник по современному западному искусству, книга Олега Лармина, так и назывался - «Модернизм против человека и человечности»), нужно вспомнить состояние умов тогдашних молодых людей из интеллигентной среды.
Попробую описать, что представляла собой ментальность тогдашнего советского студента-архитектора последнего года обучения. На мой взгляд, лучше всего для описания этого феномена подходит лермонтовская фраза «…богаты мы, едва из колыбели, ошибками отцов и поздним их умом…». Мы были поколением постшестидесятников. Родительские иллюзии оттепели развеялись. Атмосфера в стране была унылой. Культурной нормой было двоемыслие и фига в кармане. Не иметь фиги было признаком недоумия, достать и показать её – отчаянной храбрости и бесшабашности, имеющими возможные серьёзные неприятности в перспективе. Человек, который часто демонстрировал свою фигу, и ему за это ничего не было, приобретал репутацию провокатора и стукача.
Однако, не смотря на декларируемый скепсис, представления о мире, как в искусстве, так и в истории и политике, были достаточно незамысловаты и, отчасти наивны. Так, существовала иллюзия о возможности реформирования существующего порядка, вера в «социализм с человеческим лицом». Ленин продолжал оставаться положительным историческим персонажем. Радикальным лозунгом, наряду с сахаровской «теорией конвергенции», было «возвращение к ленинским нормам», при всём скептицизме, царящем тогда, в нём не было цинизма (циники, конечно были, но они становились карьерными комсомольцами, и выпадали из профессионального сообщества). И «современеная советская архитектура» студентами изучалась и исследовалась пристально и пристрастно, через призму скептицизма, который создавал иллюзию объективности. Мир тогдашних представлений был чёрно-белым. Конструктивизм-функционализм – хорошо.
Классицизм-соцреализм – плохо. Оценочный эталон пребывал за границей – в начале семидесятых была переведена и опубликована замечательная «История современной архитектуры» Юргена Ёдике. В библиотеку СА поступала современная западная периодика. Благодаря доступной литературе, ну ещё кино, (с другими впечатлениями из под железного занавеса было туго) в головах сложилась простая и непротиворечивая картина архитектурного мира, (сомнения, вызванные появлением «гадкого утёнка» постмодернизма появились позже). В этой картине был очень стройный иконостас классиков и обширный перечень последователей, среди последователей наблюдались национальные различия… финская архитектура, японская, американская. И всё вместе это было великой СОВРЕМЕННОЙ АРХИТЕКТУРОЙ, с которой мы сравнивали то, что имели на Родине.
2 Впервые я попал в Алма-Ату 39 лет назад, в июле 1978 года, при следующих обстоятельствах. Во Фрунзе - столице Киргизской ССР собирались построить новое здание Дома Правительства. Наш учитель, тогда зав. Кафедрой Градостроительства МАРХИ Н.Н. Уллас, являясь консультантом Генерального плана города, был категорически не согласен с предполагаемым местом размещения планируемого объекта. Мы – полтора десятка студентов, под командой замечательных преподавателей, легендарных – Бориса Ерёмина, Александра Квасова и, ассистировавшего им, тогда доцента, Николая Волкова, были десантированы в город для выполнения проекта альтернативного предложения размещения здания.
Мы торчали в этом прекрасном городе больше месяца, - работа в местном институте Генерального плана засчитывалась нам в качестве производственной практики. Каждые субботы и воскресенья мы, не теряя времени, использовали для изучения доступных нам столиц других среднеазиатских республик.
3 Попробую описать, что представляла собой ментальность тогдашнего советского студента-архитектора последнего года обучения.
На мой взгляд, лучше всего для описания этого феномена подходит лермонтовская фраза «…богаты мы, едва из колыбели, ошибками отцов и поздним их умом…».
Мы были поколением постшестидесятников. Родительские иллюзии оттепели развеялись. Атмосфера в стране была унылой. Культурной нормой было двоемыслие и фига в кармане. Не иметь фиги было признаком недоумия, достать и показать её – отчаянной храбрости и бесшабашности, имеющими возможные серьёзные неприятности в перспективе.
Человек, который часто демонстрировал свою фигу, и ему за это ничего небыло, приобретал репутацию провокатора и стукача.
Однако, не смотря на декларируемый скепсис, представления о мире, как в искусстве, так и в истории и политике, были достаточно незамысловаты и, отчасти наивны. Так, существовала иллюзия о возможности реформирования существующего порядка, вера в «социализм с человеческим лицом». Ленин продолжал оставаться положительным историческим персонажем. Радикальным лозунгом, наряду с сахаровской «теорией конвергенции», было «возвращение к ленинским нормам».
В 1973 году была переведена и издана в СССР книга Юргена Ёдике, История современной архитектуры, которая начиналась модерном (югендстилем, ар-нуво, или сецессионом), и заканчивалась Постмодернизмом. От Макинтоша и Уильяма Морриса до Вентури и Рауха.
В библиотеку Союза Архитекторов приходила иностранная архитектурная периодика (немецкий Баувельт, английский Архитекчел Ревю, француский Д,Ажюрдюи, АУ из Японии, Домус… и пр.) Журналы, кино, выставки, формировали наши представления об актуальной мировой архитектуре. Архитектурный мир имел непротиворечивую ясную картину. Существовал простой иконостас классиков. Были некоторые региональные отличия, устойчивые понятия – финская архитектура, японская, американская… из отечественного наследия безусловным считался советский авангард. Он соответствовал лучшим мировым образцам и был абсолютным эталоном.
4 Ранним утром, на рассвете одной из таких суббот, мы, с моим другом и однокурсником, ныне доктором архитектуры, профессором Алексеем Валентиновичем Крашенинниковым, высадились из рейсового автобуса около Алма-Атинского рынка – как раз к его открытию. Позавтракали огромной дыней.
Алма-Ата, в отличие от тогдашнего Фрунзе, был городом формирующим содержание нашего учебного курса истории Современной Советской архитектуры.
Именно так – Современная Советская архитектура - слово «модернизм» имело в описываемое время исключительно негативную коннотацию и могло быть использовано, только для описания современного западного искусства, в словесной конструкции типа «…модернизм против человека и человечности…» (так, называлась книга Олега Лармина, в которой описывалось всё то, что возникло в современном западном искусстве после импрессионизма) – хуже по смыслу был только «фашизм».
5 В Алма-Ате находились по крайней мере две иконы Архитектуры совмода – Дворец Ленина (Дворец Республики) и гостиница Казахстан.
Их то мы и пошли смотреть в первую очередь.
Дворец Ленина и Гостиница ослепительно сверкали в лучах жаркого южного солнца своими невероятными золотыми кровлями и белоснежными, мраморными, очень проработаными и пластичными стенами. Они напоминали сказочных китайских драконов. От них исходил жар. Здания подавляли имперской мощью с восточным привкусом и роскошью. «Ленин» и «Казахстан» в этих воплощениях были чем то сверхчеловеческим, волшебным, божественным и совершенно непостижимым, - мы не то что не пытались, и мысли такой даже не возникло – попасть во
внутрь. Это были совершенно культовые сооружения.
6 При этом, о принадлежности к определённому культу, как мне тогда показалось, свидетельствовали некоторые внешние признаки, содержащиеся в пластических формах. Как о принадлежности к христианскому культу, у церквей сообщают купола и апсиды.
7 В случае Дворца и Гостиницы в памяти всплывали московские примеры – здания Президиума АН кинотеатра Россия и монреальского павильона 67 года. То же золото и форма наверший.
10 Монреальский павильон 67 года.
9 Надо заметить, что в реконструкции, превратившей Дворец Ленина в Дворец Республики очень точно найден пластический язык, купировавший некоторый космополитизм советского сооружения.
Мы любовались величественной картиной, щурясь от нестерпимой яркости и изнывая от зноя с риском получить солнечный или тепловой удар. Вокруг было огромное небо, солнце, и два сверкающих монстра.
10 Следующим объектом был парк 28 Панфиловцев. Собственно в Парк я хотел попасть для того, что бы увидеть знаменитый Вознесенский собор, инженера Андрея Павловича Зенкова, описаный Юрием Домбровским в Хранителе древностей, одном из великих романов, оказавшем огромное влияние на наше мировоззрение. Кстати, именно в мае того, 1978 года Домбровский был убит в Москве.
11 В Парке, на одной оси с Монументом героям, мы обнаружили другое знаковое сооружение – Дом офицеров. Тоже очень характерное здание, несмотря на функционализм содержания, имеющее совершенно культовый облик.
12 Здание Дома офицеров, теперь Дома Армии, каке и два предыдущих, не располагалло к посещению. Само наличие гигантской арки казалось недружественным приглашением проходить и не задерживаться.
13 Несколько иным, не таким пафосным, хотя и не менее неприветливым, был брутальный объём Дома Политпросвещения.
«В пустыне жаркой и сухой,
По почве солнцем раскаленной…»
Хотелось тени или прохлады.
14 И в какой-то момент мы, наконец, набрели на здание художественного музея. Государственный музей искусств имени А.Кастеева являл собой полную противоположность тому, что мы видели до сих пор. Это было приветливое, нормального, человеческого масштаба, современное здание. В нём тоже присутствовали все необходимые родовые признаки культурного (во всех отношениях) объекта.
15 Музей, к счастью в эти часы был открыт, мы вошли. Внутри, как и должно быть в музее, было свежо и прохладно. Никогда, ни до, ни после, я не получал такого удовольствия от посещения музеев. Это был целый комплекс ощущений, от простого, физиологического удовольствия в прохладе, до наслаждения от погружения в дружелюбную и знакомую культурную среду.
16 Музей вызывал в памяти вильнюсский центр современного искусства, в кафе которого тоже всегда было приятно находиться.
17 Уже под вечер этого длинного дня, почти сорок лет назад, мы добрались до горного катка Медео.
Это общественное, спортивное сооружение замечательным образом интегрированное в роскошную природную среду тоже было исполнено дружелюбия и приветливости. Дом без фасадов, главным событием в котором являются функция и окружение.
18-19 Где бы вы не находились, рядом, внутри стадиона, вы постоянно видите, вершины покрытых лесом гор на фоне неба, ощущаете высоту, на которой находитесь…
20 В 1975-79 годах, как раз в это самое время, В.Паперный писал свою Культуру Два.
Мы прочли эту книгу только в конце 90-х, но находились в том же общественно-политическом контексте, что и автор, и дышали тем же, что и он удушливым воздухом конца советской эпохи.
Паперный написал в предисловии к русскому изданию - «… где-то к середине текста, сравнивая архивные стенограммы 40-х годов с тем, что писалось в газетах в 70-е, я с некоторым ужасом обнаружил, что история повторяется, что наступает культура 2, и решил, что пора уезжать.»
Итак, для того, что бы решить, что пора уезжать, необходимо было иметь некотрые серьёзные основания.
Мы же учились быть архитекторами, и старались использовать для этой цели все доступные возможности. В частности, мы пристально и пристрастно изучали всё то, что было нам доступно в современной отечественной архитектурной практике. Мы были вооружены некоторыми, почерпнутыми, в том числе из недавней отечественной истории и иностранных источников, знаниями, которые определяли наши простые и наивные оценочные критерии.
Ленин – хорошо, Сталин – плохо. Конструктивизм-функционализм – хорошо, Историзм-классицизм – плохо. Хрущёв – хорошо, Брежнев – плохо.
Я вспомнил книгу Паперного потому, что Алма-Ата во второй половине 70-х, являла собой прекрасный пример одновременного существования горизонтального и вертикального, имперского и социального, но, боюсь, что в этом месте рассуждений во мне окончательно умирает студент-архитектор 70-х и просыпается архитектор-практик первой половины XXI века.
тексты
Tilda Publishing